Она не особо рассматривая ткнула пальцем на угад в один из отрезков.-Это подойдёт- она тяжело вздохнула.

Вирона и сама толком не знала причины. Это было просто предчувствие. Оно накатывало будто волна, но отходило очень медленно, будто затягивая в пучину. Она опять вздохнула и направилась туда, где ее ждали.

Вирона поздоровалась. Она сделала это вежливо, но без особого благоговения. Она не любила быть фамильярной, но и лишние реверансы были вне ее привычного поведения.

-О чем именно?- спросила она опускаясь в кресло.

-Да. Я выбрала ткань.- она все видела. Но иногда она не понимала мешает ли ей это, или же нет. Девочка временами будто бы жила в своем маленьком мирке, где существавали только травы, звезды и свойства вещей.

«Я в своём обычном настроении», — произнесла она, хотя сама до конца не понимала, что именно скрывается за подобными словами. Для Вироны такие фразы звучали пустыми оболочками, которые люди бросают в разговор, словно монеты в колодец, не ожидая ответа. Она редко замечала за собой перепады настроения — по крайней мере, без причины. Мир её чувств был скорее не бурей, а спокойным озером, на чьей поверхности лишь иногда пробегали круги, вызванные чужими камнями.

Она пожала плечами, и в этом движении было больше покоя, чем равнодушия. Казалось, будто её жест сливается с воздухом — лёгким, влажным, пахнущим свежескошенной травой и чем-то неуловимым, похожим на след дождя, который ещё не решился пролиться. В этот миг её глаза задержали в себе отражение чего-то большего, чем просто настроение — будто тень от далёкой птицы скользнула по её внутреннему миру, и исчезла, оставив лёгкий холодок.

Обычное настроение… оно было похоже на тонкую завесу, которую никто не замечает, но именно через неё Вирона смотрела на мир. Иногда ей казалось, что завеса эта соткана не из мыслей и чувств, а из чужих слов, давно забытых, но всё ещё звучащих внутри неё эхом.

Вирона выслушала слова матери молча, как слушают шум ветра за окном — он вроде бы есть, но нельзя заставить его утихнуть. Она кивнула, послушно, как и всегда. Но в этом кивке не было пустоты, скорее, тихая вежливость, за которой пряталось что-то другое, что-то, чего Лианна, наверное, никогда бы не заметила.

Огонь действительно был. Но он не вспыхивал в бальных залах и не отражался в зеркалах, когда примеряли новые платья. Он жил в тишине, в шорохе засушенных трав, в остром запахе пыли от старых книг и в медленном вращении звёздного неба над её окном. Иногда, когда Вирона задерживала дыхание и слушала тишину, ей казалось, что сама ночь дышит в унисон с ней — и это дыхание давало силу.

Она пошла туда, куда её отправили, но её шаги звучали глуше, чем обычно, будто часть её самой осталась в другом месте — там, где непослушные звёзды складываются в тайные узоры, а под пальцами оживают не ткани и кружева, а формулы и алхимические символы. Лианна могла видеть только дочь, «тусклую» девочку. Но сама Вирона знала: иногда свет ярче всего горит в тех местах, куда никто не заглядывает.
Она шла по коридору, и мысли, словно тонкие нити паутины, прилипали к её сознанию. Радость матери от встречи с Демианом была такой яркой, что затмевала всё вокруг, даже её собственную дочь. Вирона не то чтобы завидовала — скорее, чувствовала себя предметом мебели, которую переставляют по комнате, не задаваясь вопросом, что она «думает» о своём месте.

Иногда ей казалось, что Демиан был для Лианны солнечным светом, а она сама — лишь тень, в которой этот свет ломается и исчезает. Но тень тоже умеет хранить тайны. Внутри неё, под гладкой поверхностью, тянулось что-то невидимое, похожее на подземный ручей: он не шумел, не блестел на солнце, но вода в нём текла, питала корни и ждала своего часа, чтобы пробиться наружу.

Может быть, именно потому Вирона и тянулась к звёздам, к алхимии и к травам — они не требовали любви, не соперничали за внимание. В них был иной порядок, скрытая справедливость: каждая травинка знала свою силу, каждая звезда сияла без просьб о признании. И в этом Вирона находила утешение.

Зал был готов — цветы, будто сорванные прямо с утреннего луга, переплетались в гирлянды, и воздух звенел их ароматом. Вирона задержалась у порога, отмечая это молча: мать будет довольна. Она выполнила поручение, и в её спокойной тени это выглядело естественно, как если бы сама стена вдруг вспомнила, что умеет отражать свет.

Взгляды слуг она ощущала почти физически, словно мелкие камешки касались кожи. Слова о её происхождении тоже иногда достигали её, но они не застревали в ней — лишь отзвуком терялись где-то глубоко, как если бы чьи-то чужие истории пытались пробиться в её собственное молчание. Вирона знала: если слишком долго вслушиваться в эти шёпоты, можно пропустить настоящий голос — тот, что рождался из звёзд, трав и формул.

Вирона скользнула взглядом по залу — цветы действительно создавали ощущение луга, только приручённого, поставленного в рамки симметрии. Мать могла быть спокойна: украшение завершено. Она задержала это знание внутри себя, не торопясь облечь его в слова.

Вирона подняла глаза на Дану, будто вынырнула из другой реальности, где запахи цветов смешивались с дыханием звёзд. Служанка всегда приходила слишком внезапно, но в этом было что-то успокаивающее: её жизнерадостность разрезала воздух, как солнечный луч в пыльном зале.

Обед. Для Даны это слово звучало с улыбкой, для Вироны — как чужая обязанность. Еда никогда не была её пристанищем; она питалась, чтобы тело двигалось, чтобы не тревожить мать, чтобы не возникло лишних вопросов. Чаще всего ей казалось, что настоящая пища заключена в другом — в горьковатом привкусе настоев, в тонком запахе сушёных листьев, в формуле, где каждое число напоминало о космосе.

Она кивнула — движение почти незаметное, как лёгкий всплеск на поверхности воды. Да, она поест. Так надо. Но внутри, под спокойной оболочкой, ей всё же мерещилось: есть можно и звёзды, если знать их вкус, и тогда голод перестаёт существовать вовсе.

— Интересно… — Вирона опустила взгляд на гору блюд, почти не меняя выражения лица. — Ты, похоже, решила решить проблему количеством, а не смыслом. Забавно. Я попробую, раз уж всё это передо мной… Хотя мне всё равно, кто что ест. Но наблюдать за твоими попытками угодить… — в её голосе прозвучала лёгкая, ледяная искра любопытства — иногда это даже забавно.

Вирона слегка наклонила голову, глядя на Данну с едва заметным интересом.
— Украшения… — её голос был ровным, почти без эмоций, но сквозила тихая насмешка. — Забавно, как ты стремишься упорядочить даже то, что ещё не началось. Хорошо. Покажешь после еды.

— Ты ещё скажи, что бросишься грудью на мешки, если их небрежно кинут, — уголки губ Вироны дрогнули в тени улыбки. — Ну что ж, сторожи. Посмотрим завтра, победишь ли ты неаккуратных торговцев.

— Тогда я почти завидую травам, — спокойно произнесла Вирона, глядя прямо в лицо служанки. — Их защищают с таким пылом, словно от этого зависит целый мир. Интересно, что бы ты делала, если бы я сама решила быть «неаккуратной»?

Вирона смотрела на рассыпанное в шкатулке золото и стекло, и всё это казалось ей одинаково чужим, как если бы это были вещи, вынесенные из чьего-то чужого сна. Украшения были бесполезны, они только подчеркивали пустоту, к которой привязываются люди, когда им нечего сказать.

Но одна брошь, с камнем цвета холодного неба, задержала её взгляд. В ней было что-то… отдалённое. Как будто в его глубине отражалась башня, которую невозможно достичь пешком. Цитадель, видимая лишь на границе сна и яви.

Она подумала: «Странно. Иногда вещь сама выбирает тебя. Не потому что ты в ней нуждаешься, а потому что ей нужно, чтобы на неё посмотрели. Может быть, так и души людей встречаются — не по воле, а по случайной линии притяжения».

Вирона протянула руку и коснулась камня кончиками пальцев.
— Оставь это, — сказала она просто. — Остальное можешь раздать хоть прохожим.