Вирона скосила взгляд на шкатулку. Серебристая пластина лежала там слишком спокойно, словно ждала именно её. Она протянула руку без спешки, будто это был не приказ, а её собственное решение.

– Быстро, значит, – повторила она почти шепотом, и в этом эхе слышалось не доверие, а осторожное внимание.

Пальцы её остались неподвижны, ладонь раскрыта. Она смотрела не на пластину, а на лицо Ириона, пытаясь уловить в нём хоть малейшую эмоцию: торопливость, азарт, сомнение.

– Покажите, – сказала Вирона чуть холоднее, – что значит «быстро».

Вирона не шелохнулась. Лишь ресницы дрогнули, когда тонкая струйка крови коснулась холодного воздуха и, словно живое существо, отозвалась дымом и шипением.

В комнате стало ощутимо тише — будто сами стены ждали, что будет дальше. Она смотрела на пластину так, как смотрят на зеркало: не от себя, а сквозь себя.

– Вот оно, – произнесла она почти беззвучно, словно не к присутствующим, а к самой крови, которая выдала её тайну.

Запах железа и чего-то обжигающе-горького поплыл по воздуху. Вирона невольно вдохнула его и вдруг поняла: теперь она не только объект проверки. Она — причина их общего молчания.

Вирона осталась стоять посреди комнаты, словно её ноги вросли в ковёр. Всё вокруг захлестнуло шумом — голоса, звон посуды, быстрые шаги, треск ткани под руками матери. Но для неё всё это звучало глухо, как за стеной изо льда.

Она видела, как Олеандр поддерживает Лианну, как слуги вбегают и выносят вещи с пола, как Демиан наконец сдвинулся с места. Но главное — взгляд Нейджела, спокойный и неотвратимый, словно он и не заметил всей этой сумятицы.

Вирона сжала ладонь, ещё влажную от собственной крови. На пальцах проступили алые следы, которые не хотелось стирать. Ей казалось, что именно в них был ключ — не в крике матери, не в растерянности братьев, а в этом странном дыме и шипении, что выдало её больше, чем любое признание.

Она сделала крошечный шаг назад, и пол под ногами будто отозвался холодом, как если бы сам Дом Снега внимательно слушал, что она выберет — остаться здесь или уйти.

Вирона не стала спорить и не изменилась в лице. Лишь чуть опустила ресницы, словно приняла решение ещё до того, как прозвучали слова. Внутри неё не было волнения — только холодная трезвость, которая приходит раньше времени к тем, кто слишком рано понял цену ожидания. Она молча поднялась, её движение было простым и ясным, как у того, кто знает: впереди неизбежность, а потому лишние чувства только мешают.

Вирона слегка повернула голову, едва заметно качнув отрицательно. У неё не было привычки обрастать лишним. Всё, что ей могло понадобиться, она уже носила при себе. Вещи никогда не удерживали её — лишь шаги и решения определяли, где она окажется дальше.

Вирона остановилась, но не сразу ответила. Сначала её взгляд скользнул по сумкам в руках Даны — слишком тяжёлым, слишком заботливо собранным, будто они могли защитить от того, что ждало впереди.

— Холод не страшнее пути без нужных вещей, — произнесла она тихо, но ровно.
И хотя слова звучали как согласие, в её глазах оставалась прежняя отстранённость: тепло одежды или вес сумки значили для неё меньше, чем шаг, который предстояло сделать.

Вирона чуть замерла, словно оступилась внутренне. Она прекрасно знала: если дело касалось повседневного — от того, как зашнуровать сапог, до того, как сложить вещи в сундук, — у неё не было привычки ни к самостоятельности, ни к ловкости. В словах Даны слышался не вызов, а простая правда, и от этого стало только неловче.

— Ну… может быть, ты и права, — тихо произнесла Вирона, сдерживая вздох и стараясь, чтобы в голосе не прозвучала слабость. — Но это же не значит, что я совсем беспомощная.

Она опустила глаза, провела ладонью по складке платья, будто проверяя, всё ли сшито как надо, и добавила чуть теплее:

— Если уж ехать — то, наверное, действительно стоит взять тебя. Чтобы я хотя бы не чувствовала себя… обузой.

Хрупкое признание прозвучало осторожно, почти неслышно, но в нем таилась её тихая готовность принять собственное несовершенство.

Вирона остановилась, и мир вокруг будто притих: шум двора, дыхание лошадей, тёплое плечо брата. Олеандр выглядел потерянно, так искренне по-детски, что где-то глубоко в ней кольнуло сожаление. Но поверх этого проступило другое чувство — вязкое, тихое, как ржавчина, которая незаметно разъедает металл.

— Похоже, что уезжаю, — произнесла она негромко, словно признаваясь не столько брату, сколько самой себе. — Разве у меня когда-нибудь был выбор?

Она едва коснулась его руки — жеста хватило, чтобы не ранить, но и согрева в нём не было. И в этот миг Вирона ясно ощутила, что он — не Олеандр, а тот другой, кому досталось всё материнское доверие, — стал тенью, падающей на их дом. Имя даже не всплыло в мыслях, только безликое «он», заслоняющее собой их обоих.

Она вдруг поняла: между ней и остальными проложилась тонкая щель. Не скандал, не крик, а трещина, которая растёт в тишине. Словно кто-то невидимый начал отодвигать её от привычного круга — и в этом холодном отдалении было что-то странно притягательное, похожее на обещание.

Вирона осталась стоять, чувствуя, как пустота за спиной растёт с каждой секундой. Его слова, мягкие и непривычно тёплые, задели что-то, что она давно старалась не замечать — ту зыбкую связь с домом, которой почти не осталось.

Она коснулась места, куда Олеандр прикоснулся губами, и в сердце одновременно зашевелилась благодарность и холодная острота: всё это — миг тепла в мире, где он продолжает оставаться центром, вокруг которого вращается всё остальное. И чем дальше она будет идти, тем яснее ощущение, что сама станет сторонним наблюдателем, хладнокровным и внимательным, готовым видеть происходящее со всех сторон.

Ветер прошёл сквозь галерею двора, играя складками её платья, и Вирона поняла: это её путь — тихий, скрытый, но необратимый. Никто уже не сможет вернуть её к прежнему месту, и в этом был странный, почти мучительный вкус свободы.

Отредактировано Юджин (2025-09-09 11:17:47)

Вирона стояла в тени, ощущая пустоту вокруг. Всё, чем можно было бы заняться или на что опереться, Дана уже забрала с собой. Тишина казалась тяжелой, и в этом вакууме ей оставалось только наблюдать за тем, что прошло мимо.

Вирона замерла на мгновение, глядя на протянутую руку. Ей было непривычно ощущать, что кто-то посторонний предлагает помощь, и вместе с этим тихо вздохнула внутрь себя — не потому что нуждалась, а потому что знала: ей придётся принять это, даже если хочется остаться самостоятельной.

Вирона сначала пыталась удержать внимание, считать шаги лошади, следить за темнотой между деревьев. Но усталость накатывала волнами — тяжёлое, ватное чувство в теле, а голод будто выжигал пустое место под рёбрами. Она чувствовала себя прозрачной, как тонкое стекло: ещё немного, и трещина пойдёт от края.

И всё же в этой хрупкости было что-то странно притягательное — будто мир, лишив её сна и пищи, открывал двери куда-то глубже, где слышны не слова, а шёпот самой тьмы.

Вирона приподнялась в седле, оглядываясь сонными глазами. Воздух был сырой от утреннего тумана, и деревня выглядела словно из другой реальности — тесная, тихая, с любопытными взглядами из-за ставен.

Она сразу ощутила, как на неё смотрят. Волосы выдавали сильнее любых слов, и даже в этой крошечной точке на карте её имя словно шло впереди. Ей стало неловко от собственной уязвимости: сонная, растрёпанная, но узнаваемая — и значит, совершенно беззащитная.

Вирона слегка прищурилась.
— Не придавай значения, — бросила она, почти равнодушно. — Его слова пустые, как и эта проверка.