Айк глубоко и тихо вздохнул.

Он хотел знать всё! Что было, как было, почему было так а не иначе.

Хотел складывать из этого новое.

Такое новое чтобы оно было лучше нынешнего и прежнего.

Айк тут же осторожно взял его и не дышать развернул.

Лист, в воображении Айка, обещал тайну и сказку.

Айк прочёл  письмо дважды, потом вздохнул. Он не знал того кто писал письмо, имя ничего ему не говорило, но он почувствовал стыд от того что ещё  не написал письмо своей маме.
Он уже целый день провёл в Цитадели, нашёл время для выделки шкуры, для еды и отдыха, для знакомства с другими учениками и библиотекой, но ни минутки не уделил для письма домой, чтобы сообщить о том что он в порядке и безопасности.

Айк осторожно вложил письмо в книгу и огляделся в поиске чернил и бумаги для своего письма.

Вирона снова скользнула взглядом по строкам. Слова книги отзывались в груди — не в слухе, а там, где память дремлет под пылью времени.

Карта в книге Айка оказалась картой не столько мест, сколько следов — следов решений, обрывков страха, забытых праздников. Вирона думала о том, как люди любят называть землю своей: как будто имя может удержать её от того, чтобы уйти под ноги. Она провела пальцем по слову «Фейриум» и на мгновение увидела в воображении реки, цвет которых был слишком близок к старой легенде о крови.

Письмо, выскользнувшее из страниц, было не столько посланием, сколько оставленным дыханием. Чужие слова о песке, о рисунках побережий, о страхе и надежде — всё это Вирона слышала как шёпот дома, который ушёл прежде, чем успел сказать своё имя. Она почувствовала, как в строках Элира живёт и забота, и страх, и та странная вина, что приходит к тем, кто знает, что молчание — это тоже действие. «Пусть земля примет тебя», — подумала она, и слово «примет» вдруг напомнило ей о дверях, которые можно открыть и закрыть, и о тех, что остаются запертыми навсегда.

Доклад Дарела пришёл к ней холодом ровной руки: Сердце, Волна, расплавленный металл, мгновенная смерть и затем — тайный расчёт на берегу. Вирона прочла о Риане, о Элеа, о тех троих, кто пал, и о том одном, что остался для использования. Слово «использован» отозвалось у неё дрожью — не человеческой, а книжной: как будто страницы знали слишком много о том, что люди называют решением.

Она положила ладонь на место, где Элирово письмо было вложено, и подумала о стыде Айка — о том, как легко забыть написать дома, когда вокруг держат карты и отчёты, как будто внешний порядок может заменить разговор. «Он хотел складывать из этого новое», — прошептала Вирона себе, — «такое новое, чтобы оно было лучше нынешнего и прежнего.» Её голос в голове не осудил и не утешил — просто констатировал: желание выстроить мир из сломанных песен — это тоже вид мольбы.

Страницы дрогнули при каждом новом абзаце, и Вирона чувствовала, как история на них дышит, но не всегда спасает. Вуаль и Дети Ворона, Сердца и Волны — всё переплеталось в одной ткани: те, кто хранит порядок; те, кто рвёт его; те, кто прячет детей с даром; те, кто считают дар проклятием. У каждого — своя правда, у каждой правды — своя тень.

Вирона закрыла книгу, но палец её остался между страниц, как закладка не для слов, а для смысла. Она не предлагала решений — Вирона редко их предлагала. Она лишь отметила то, что всегда казалось ей главным: люди складывают новое не потому, что уверены в нём, а потому что боятся вновь жить по старому. И в этом страхе есть зерно — не только выживания, но и надежды.

Она откинулась назад, позволяя лампе бросить тёплую линию по столу, и, едва слышно, произнесла:
— Пусть те, кто ищет, найдут не только причину, но и терпение, чтобы держать свет, когда он слаб.

Отредактировано Юджин (2025-10-29 16:24:42)

..Айк оторвался от написания письма своим родным и поднял голову.

-- ,,мы не были чудовищами...,, это про колдунов? -Переспросил он. Посмотрел на книгу -- а чего она так исчёркана? -тут он понял что это библиотечная книга в таком виде, а не записки...
--оох, кто ж её так?! Бедная.
А восстановить залитое можно?- он опять внимательно посмотрел на текст перешёл строку... и тут его прорвало

-- Колдуны вобще не чудовища! -возмутился он.
Кто это так вынужден был оправдыватся и перед кем?

Нет, правда! Во имя Великого Колдуна, это что чью-то историю исчеркали и залили?

Вирона не встала — просто вдруг стала меньше, будто свет в ней ослаб.
Айк что-то ещё говорил, Рита листала страницы, а воздух уже начинал забывать её очертания.
Пыль в лучах лампы закружилась — и стало трудно понять, где кончается движение и начинается она сама.

Она прошла между столами, не касаясь ни одного, словно знала все траектории заранее.
Её шагов не было слышно — только лёгкое колебание воздуха, будто от остывающего дыхания.

Когда дверь качнулась, никто не заметил, открывал ли её кто-то вообще.
А в коридоре, где пахло камнем и тихой водой, Вирона остановилась — просто чтобы убедиться, что её всё ещё можно различить.

Потом пошла дальше.
Не из усталости — из тишины, которую нужно было вернуть себе.